Неточные совпадения
Кажется, в эти полгода зараз собрались и разыгрались над ним все муки и
пытки любви, от которых он так искусно берегся в встречах с женщинами.
Ее эти взгляды Тушина обдавали ужасом. «Не узнал ли? не слыхал ли он чего? — шептала ей совесть. — Он ставит ее так высоко, думает, что она лучше всех в целом свете! Теперь она молча будет красть его уважение…» «Нет, пусть знает и он! Пришли бы хоть новые муки на смену этой ужасной
пытке —
казаться обманщицей!» — шептало в ней отчаяние.
Только совестясь опекуна, не бросал Райский этой
пытки, и кое-как в несколько месяцев удалось ему сладить с первыми шагами. И то он все капризничал: то играл не тем пальцем, которым требовал учитель, а каким
казалось ему ловчее, не хотел играть гамм, а ловил ухом мотивы, какие западут в голову, и бывал счастлив, когда удавалось ему уловить ту же экспрессию или силу, какую слышал у кого-нибудь и поразился ею, как прежде поразился штрихами и точками учителя.
На этот раз путешествие по каменьям
показалось мне
пыткой: идешь, идешь, думаешь, вот скоро конец, взглянешь вперед, а их целая необозримая площадь.
Правда, он не мог отвести глаз от огня, от затлевшейся пачки; но,
казалось, что-то новое взошло ему в душу; как будто он поклялся выдержать
пытку; он не двигался с места; через несколько мгновений всем стало ясно, что он не пойдет за пачкой, не хочет идти.
Вы, ураниты, — суровые и черные, как древние испанцы, мудро умевшие сжигать на кострах, — вы молчите, мне
кажется, вы — со мною. Но я слышу: розовые венеряне — что-то там о
пытках, казнях, о возврате к варварским временам. Дорогие мои: мне жаль вас — вы не способны философски-математически мыслить.
— Не сердитесь… Я вас,
кажется, буду очень любить! — подхватила Полина и протянула ему руку, до которой он еще в первый раз дотронулся без перчатки; она была потная и холодная. Нервный трепет пробежал по телу Калиновича, а тут еще, как нарочно, Полина наклонилась к нему, и он почувствовал, что даже дыхание ее было дыханием болезненной женщины. Приезд баронессы, наконец, прекратил эту
пытку. Как радужная бабочка, в цветном платье, впорхнула она, сопровождаемая князем, и проговорила...
Восемь дней продолжалась эта
пытка. Елена
казалась покойной, но ничего не могла есть, не спала по ночам. Тупая боль стояла во всех ее членах; какой-то сухой, горячий дым,
казалось, наполнял ее голову. «Наша барышня как свечка тает», — говорила о ней горничная.
Елена, по самой природе своей, была не большая музыкантша и даже не особенно любила музыку, но в настоящий урок она просто
показалась ей
пыткой; как бы то ни было, однако, Елена пересилила себя, просидела свой урок больше даже, чем следует, пришла с него домой пешком и на другой день поутру отправилась пешком в пансион, терпеливо высидела там и снова возвратилась домой пешком.
Князю,
кажется, легче было бы стоять под
пыткой, чем делать все эти ответы.
Ничто не может сравниться с этой
пыткою: он нигде не найдет места, горит как на огне; ему везде тесно, везде душно: ему
кажется, что каждая пролетевшая минута уносит с собою целый век блаженства, что он состареется в два часа, не доживет до конца своего путешествия.
При грозном слове
пытка она приметно побледнела, но ни тени нерешимости или страха не
показалось на лице ее, оживленном, быть может, новыми для нее, но не менее того благородными чувствами.
Андрей. Занимать гостей… Вот пытка-то!.. (Смотрит в дверь направо). Прощай, Таня!.. Какую я сейчас с тобою подлость сделаю, так,
кажется, убить меня… убить!.. Думал: будем век с тобою друг на друга радоваться!.. Ведь вон она сидит: такая веселая, смеется чему-то, лицо такое доброе… и не ожидает! Злодей я, злодей!.. Да что ж делать-то, коли другая взяла за сердце, да и вырвала его?.. От своей судьбы не уйдешь!.. И стал я ничем, ничем не лучше всякого разбойника и всякого бесчестного!..
Городищев (между тем несколько успокаиваясь). Непростительно, Клементьев, извините, — вы глупец, каких мало. Впрочем это понятно. Искренняя любовь нерасчетлива, а минуты ожидания
кажутся целыми годами, годами
пытки. Идите в сад, оставьте меня одного с Агнесою Ростиславовною (тихо), может быть и удастся поправить вашу ошибку. Не ручаюсь. Дело плохо. Но может быть. — Сидор Иваныч, уведите его.
Сабля и ружье, оружия нашего времени, со временем будут
показываться в музеях, как такие же редкости, как теперь
показываются орудия
пытки.
А иногда, при чтении о
пытках, жестоких муках и страданиях какого-либо польского героя, в глазах Цезарины вдруг начинали сверкать слезы, и тогда лицо это
казалось Хвалынцеву еще вдохновеннее, еще прекраснее.
То мне
казалось, что эта терция есть какой-то инструмент
пытки, которым не переставая сжимают мою правую пятку.
«
Кажется, столько во мне этой силы теперь, — говорит Дмитрий Карамазов, — что я все поборю, все страдания, только чтобы сказать и говорить себе поминутно: я есмь! В тысяче мук — я есмь, в
пытке корчусь, — но есмь! В столпе сижу, но и я существую, солнце вижу, а не вижу солнца, то знаю, что оно есть».
Кажется, хорошо и мудреных слов довольно! Сегодня вечером перепишу набело и завтра потащу в какую ни на есть газету. Что будет, то будет! Попытка не
пытка, спрос не беда! Примут — ладно, тогда сделаюсь писателем, не примут — пойду в акробаты.
Сама Западная Европа представляла в этом отношении нечто еще более жестокое, так что наша Преображенская тайная канцелярия, во главе с знаменитым князем Федором Юрьевичем Ромодановским, могла еще
показаться сравнительно с казематами и подпольями инквизиторов чем-то очень человечным и снисходительным. Там, в Западной Европе,
пытки инквизиторов были доведены до таких тонкостей, до каких наши Трубецкие, Ушаковы, Писаревы никогда не додумывались, да и не старались додумываться.
Нервы княжны дошли до страшного напряжения. Это ожидание сделалось для нее невыносимой
пыткой. Порой ей
казалось, что она была бы счастливее, если бы преступление ее было бы уже открыто и она сидела бы в каземате, искупляя наказанием свою вину. Угрызения совести вдруг проснулись в ней с ужасающею силою. Все окружающее, обстановка, люди, напоминало ей об ее преступлении.
— Я их убеждала в том, что не украл, что он не вор, и,
кажется, убедила, — продолжала она соображать, — но как было тяжело лгать. Убеждать в том, во что сама перестаешь верить — это
пытка! Пообещала каждому лакомый кусочек! Подкупила всех — каждого его личным интересом! Я-то убедила их, они поверили… а я… изверилась и разубедилась в конец.
Ему
показалось, что выплакавшись на могилах матери и Марьи Валерьяновны — этих двух любимых им существ, ему станет легче переносить эту
пытку, которая называется жизнью.